Лев Додин: “Пускай молодые входят”

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ — В эту пятницу в петербургском Малом драматическом театре (МДТ) — премьера “Короля Лира”. Репетиции шли два года. Режиссер Лев Додин рассказал “Ведомостям” о том, что решил оказать доверие (пусть и не совсем так, как это сделай герой трагедии Шекспира) молодому поколению.

— Лев Абрамович, это ведь ваш первый шекспировский спектакль или я ошибаюсь?

— Почти не ошибаетесь. Если всерьез, то да, первый. В студенческие годы я помогал своему учителю ставить “Сон в летнюю ночь”. А потом с курсом “Братьев и сестер” мы делали “Бесплодные усилия любви”. Были такие прикосновения, но в известном смысле это все же было баловство. Сейчас все много серьезнее.

— Во второй половине 1990-х для МДТ настало время Чехова — и друг за другом вышли “Пьеса без названия”, “Чайка”, “Вишневый сад”, “Дядя Ваня”. Новое время вызвало Шекспира? Или это ваш частный порыв?

— Мне трудно об этом говорить. Трудно задним числом проконтролировать и оценить все импульсы и мотивы, которые приводят к спектаклю. Ты вдруг чувствуешь в себе необходимость взяться именно за эту пьесу, ни за какую другую — и ты за нее берешься. Но никогда до конца не знаешь, вызов ли это времени, как вы сказали, или просто твоя личная прихоть. Могу только сказать, что это довольно давнее мое желание, давняя потребность.

— Потребность в Шекспире или конкретно в “Лире”?

— В Шекспире, конечно, но ведь нельзя же заболеть Шекспиром вообще. Скажем, в свое время я не вообще Чеховым заболел, а его “Пьесой без названия”, и двадцать лет эта болезнь длилась, пока не воплотилась в спектакль. А теперь вот “Лир”. Великая история, грандиозная. Каждое время обнаруживает в ней свои смыслы, сообщает ей свой звук.

— Почему вы отказались от всех известных стихотворных переводов в пользу нового прозаического переложения?

— Я бы хотел, чтобы сам спектакль ответил на этот вопрос. В нашем деле все определяется результатом. Если у нас ничего не выйдет, а такое может случиться, то у кого-то будет повод утверждать, что это была наша прихоть и блажь, ничего больше. Путь познания, постижения, который мы себе выбрали и которым шли два года репетиций, означал движение вглубь — сквозь множество наслоений. Их нужно было срезать, счистить, соскоблить, чтобы пробиться к важным для нас смыслам. И новый перевод, сделанный для нас Диной Додиной, стал необходимой опорой на этом пути. Сначала мы пробовали работать с разными стихотворными переводами, но в репетиционных опытах я все-таки пришел к выводу, что русскому стихотворному тексту очень трудно быть адекватным Шекспиру. Традиция русского стиха существенно отличается от английской. Скажем, в нашей литературе не сложился канон стихотворной трагедии — есть только образцы романтической драматургии.

— Вы уходили от высокого романтического строя и слова?

— Конечно уходили. Обратно к Шекспиру. Борис Пастернак, автор замечательного перевода, настолько силен и красив, что его “Лир” — это уже в значительной степени Пастернак и в гораздо меньшей степени Шекспир. В Шекспире есть жесткость, прямота, даже, если хотите, — грубость, сталкиваясь с которыми русский стих испытывает сложности. Шекспир внутренне гораздо ближе русской прозе, чем поэзии, таково мое ощущение. Когда-то я думал о “Гамлете”, и мы даже обсуждали это с Иосифом Бродским. Может быть, именно ему удалось бы совершить такой прорыв — соединить классичность с хулиганством и острым чувством современного. Но не сложилось. И занимаясь теперь “Лиром”, я подумал о прозе. Опасностей мы создали себе много — ведь стих сам по себе способен создавать иллюзию некой общей поэтичности и темпераментности, прикрывая собой фальшь чувств и неточность мыслей. Этих возможностей мы себя сознательно лишили. Обрели ли новые — посмотрим. Но это тот случай, когда не стыдно, если не получится. Трудно все шло, очень трудно. Ведь головы буквально забиты штампами, привычными представлениями о том, “как надо играть Шекспира”. Причем это уже в подкорке. Некоторые мои студенты, подозреваю, в жизни ни одного спектакля по Шекспиру не видели, но как только вышли на сцену попробовать — так сразу полное впечатление, что они Шекспира уже лет двести играют. Во всеоружии въевшихся театральных привычек, совершенно несусветных. И как пробиться через все это к главному? Я сейчас руками развожу — на газетной странице этого не видно…

— Я обязательно донесу этот ваш жест до читателей.

— Хорошо. Пробиться к главному — вот что важно. Стократ важнее, чем своей волей сделать, выстроить спектакль. Ради такой волевой постройки не стоит браться за Шекспира — он слишком загадочный и волшебный художник, слишком крупный и проницательный, слишком много знает о человеке, обо всех нас. А вот понять с его помощью самих себя… Вот вы спрашивали про вызов времени. Бывают времена эксцентричного Шекспира, обращенного и распахнутого вовне — в мир, в социум с его разными обстоятельствами, политическими, какими угодно. Сегодня, мне кажется, время другого Шекспира — сосредоточенного на себе, самоуглубленного.

— Никакие социальные аллюзии вам не интересны?

— Нет. Все это настолько очевидно, все мы про это так хорошо понимаем, что незачем делать спектакль об этом, думать об этом. Думать надо о человеке, о его природе. О себе.

— Роль короля вы отдали Петру Семаку. Не знаю, звучат ли у вас в новом переводе слова о том, что Лиру за восемьдесят. В любом случае Семак в два раза моложе, ему за сорок. Насколько для вас принципиален такой молодой — относительно — король Лир?

— Для меня важно, что он не дряхл. Хотя к финалу может и одряхлеть. Если бы у нас в труппе был актер того же масштаба, но постарше — было бы в чем-то легче. Возрастная внешняя достоверность пошла бы на пользу. Но в то же время в старом артисте могла зазвучать тема старости, старости как таковой, а этой темы не должно здесь быть, понимаете? Физическое угасание, потеря сил, слабость — это уже про другое. Есть внутренние закономерности, которые связаны не с буквальным телесным старением. А с принадлежностью к поколению, с тем, как это поколение соотносится со следующим. С твоим положением, наконец. Так получилось, что я рано стал заниматься режиссурой, преподавать, и поэтому я чувствую себя старшим уже много лет. Не старым, хотя, наверное, таким кажусь, но именно старшим. Я могу примерить на себя ситуацию Лира. Потому что — ну, дочки… ну, ученики… Но дело же не в буквальных соответствиях, правда? А в том, что волнующие меня проблемы я обнаруживаю в людях совсем не старых. Слабость физическая — это как раз то, с чем ты можешь смириться. А вот когда в тебе еще вовсю бурлят силы и ты это чувствуешь, а в то же время уже идет новое поколение, и не просто идет, а вовсю наступает, требует своего… Вот где, мне кажется, узел проблем, площадка столкновений.

— Вы сказали о педагогике. Прежде, если ваши студенты выходили на сцену Малого драматического, это был своего рода автономный театр в театре — как студенческий спектакль “Старик”, например. В “Короля Лира” вы позвали с собой трех своих нынешних учеников — Данилу Козловского, Дашу Румянцеву и Лизу Боярскую — наравне с артистами труппы. Это тоже ваш первый опыт такого рода?

— Пожалуй, да. Хотя мы и заняты со студентами очень серьезной работой — третий год изучаем роман Гроссмана “Жизнь и судьба”, но я рискнул пойти на этот шаг в “Лире”. Может, потому что у самого возраст подходит лировский и нужно торопиться… Но еще и потому, что доверие у меня вызывает, чтоб только не сглазить, эта молодая компания. Мне кажется, их так уж быстро театром не испортишь. Раньше впускать молодых в театр было страшновато: чем позже войдут — тем позже начнется процесс коррозии. Но сегодня наша труппа достаточно серьезно живет и работает — тогда чего бояться впускать? Наоборот, пускай входят. Надеюсь даже, это всем нам что-то прибавит. На “Лире” я впервые пустил своих студентов — не только участвующих в работе, а всех — на полный цикл репетиций. Раньше никогда этого не делал. Теперь пустил и, думаю, был прав. Они сидели, смотрели. Раньше на наших институтских уроках им могло казаться, что вещи, которыми мы занимаемся в учебном процессе, касаются только их, студентов, что с артистами все происходит по-другому. Теперь они увидели, что с артистами мы занимаемся, в сущности, тем же самым. Но на другой стадии. Те же самые проблемы, те же самые мучения — и артисты относятся к этому мужественно. Так что “Лир” стал для ребят еще одним этапом обучения. Мне кажется, интересным и полезным. Наконец, еще один аргумент в пользу того, что я занял в спектакле студентов. К разговору о возрасте и поколениях: в этой шекспировской истории на некоторых ролях мне нужны были очень молодые люди. Реально молодые. Контраст поколений должен быть физиологически очень внятным, ведь у Шекспира философия и физиология неразрывны.